Беспокойной выдалась новогодняя ночь 1918 года. Во всех районах города слышалась стрельба, пугающая киевлян совершенно не ведавших о причинах ее возникновения.

Неудержимо растущее напряжение угнетало город и в последующие дни. По Киеву распространились слухи о якобы намечающемся 6–8 января выступлении «красной гвардии». Эти организованные большевиками боевые дружины, по имевшимся сведениям размещались на территориях киевских предприятий: завода Арсенал, механических мастерских при Политехническом институте, снарядного завода на Демеевке, Южнорусского машиностроительного завода на улице Жилянской и некоторых других.

Украинское правительство вынуждено было признать, что только своевременное выступление против так называемой «красной гвардии» и полная ликвидация этого опасного формирования, могло предупредить назревающие события. Именно поэтому в ночь на 5-е января усиленные украинские воинские части двинулись к местам дислокации боевых дружин «красногвардейцев» и в первую очередь к Арсеналу, считавшемуся цитаделью киевского большевизма. После непродолжительной перестрелки с оказавшими вооруженное сопротивление большевиками, в результате которого был убит один и ранено 5–6 человек, украинские войска заняли Арсенал, разоружили и арестовали находящихся там «красногвардейцев». Затем был произведен тщательный осмотр территории завода и конфисковано обнаруженное оружие. Однако большую часть вооружения большевики все же успели переправить в более надежные места и тем самым сохранили у себя. Примерно так же прошло разоружение и арест членов боевых дружин на других промышленных предприятиях города.

Но вскоре, а точнее в ночь на 16-е января, большевики и поддержавшая их выступление часть киевского гарнизона, подняли мятеж и устремились к охраняемому, верными Центральной раде войсками заводу Арсенал, чтобы снова захватить его. Завязался самый настоящий бой, во время которого большевикам все-таки удалось занять Арсенал. Они пытались обстрелять из оказавшихся в их распоряжении орудий, штаб округа, но, ни один из выпущенных снарядов так и не достиг цели.

С небольшими перерывами, во время которых обе стороны безрезультатно пытались договориться хотя бы о временном перемирии, чтобы разобраться в создавшейся ситуации, вооруженный конфликт продолжал развиваться и на протяжении следующего дня.

Однако, как это не парадоксально, в Киеве, уже успевшем к этому времени привыкнуть к постоянно возникающим локальным перестрелкам, продолжалась повседневная жизнь. Не смотря на развивающиеся в районе Арсенала боевые действия, в городе были открыты практически все магазины, рестораны и кафе, работали кинематографы, театры и другие развлекательные заведения. На улицах было довольно оживленно, хотя признаки некоторого нервного напряжения и тревожного ожидания в поведении киевлян все же наблюдались.

Вечером 16-го января, Киев внезапно подвергся артиллерийскому обстрелу, причем стрельба по городу велась трехдюймовыми, шестидюймовыми, шрапнельными и зажигательными снарядами. Как оказалось, на помощь восставшим киевским большевикам, со стороны Дарницы к Киеву уже успели подойти, посланные Петроградом революционные войска, которыми командовал «красный» подполковник Михаил Муравьев.

«…Первые орудийные выстрелы раздались в 7-м часу вечера и вызвали в городе понятную тревогу. На улицах, особенно в местах разрыва снарядов, началась паника. Публика стала быстро уходить с улиц. Обезлюдели кафе, закрылись магазины, многие рестораны.

В 8-м часу вечера последовало распоряжение военных властей о закрытии театров и других увеселительных заведений, и во многих местах оно тогда же было приведено в исполнение, в других – спектакли при опустевших залах были все–таки доведены до конца. Почти одновременно трамвайная администрация распорядилась о прекращении трамвайного движения. В Липках и на Печерске было прекращено уличное освещение. Все это вместе создало жуткую картину в обстреливаемом городе. От поры до времени слышались орудийные выстрелы, а в более близких к Печерску местах ясно слышалась трескотня пулеметов и ружейная пальба. Шел, видимо, обстрел Арсенала с целью обратного отвоевания его у большевиков. А в ответ, видимо, большевики стреляли из орудий по городу. Где укрылись их батареи, можно строить только догадки, в секторе обстрела, судя по местам разрыва снарядов, оказалась громадная площадь от Андреевской церкви до университета и даже дальше к Марии–Благовещенской улице. Один из первых разрывов произошел на углу Фундуклеевской и Столыпинской улиц и повлек за собой целый ряд жертв. В их числе оказался, 9-ти летний гимназист Александр Куликов, получивший слепое ранение левого бедра; и студент Владимир Болевский, тяжело раненный в левую ягодицу. Тот и другой пострадавшие, после подачи им первого медицинского пособия «скорой помощью» на месте, отвезены в каретах в госпиталь учебного округа.

Другие разрывы снарядов за вчерашний вечер имели место возле Десятинной церкви (пострадала 70-ти летняя старуха Мавра Пархоменкова), на углу Прорезной и Пушкинской улиц (получила ушиб спины и правого плеча Елена Дралюкова), на Безаковской улице и позже в конце Дмитриевской улицы, где снаряд попал в дом № 110 и буквально развернул его. При этом взрыве пострадало двое».

Здесь и далее цитируются публикации киевских газет, а также другие документы и материалы, современные описываемым событиям или близкого к ним времени.

Безусловно пострадавших во время обстрела города было значительно больше, но составлением этой печальной статистики тогда никто не занимался.

Исключительный интерес представляют собой свидетельства очевидцев происходившего. Однако существует мнение, что пережившие те или иные события люди, под действием переполняющих их эмоций, иногда не могут объективно оценить сложившуюся ситуацию, тем более подробно и правдиво описать ее. Возможно это и так, но, тем не менее, сопоставление содержащейся в рассказах хотя бы нескольких очевидцев информации дает возможность воссоздать картину произошедших событий со значительной степенью достоверности.

В качестве примера ниже приводятся фрагменты из воспоминаний двух свидетелей происходящего, наблюдавших за развитием январских событий 1918 года из разных районов Киева.

«Бомбардировка города длилась целых 11 дней – от 15 до 26 января. (Здесь наблюдается неточность датировки начала обстрела города, впрочем, не влияющая существенно на описание событий) Большевистские батареи были расположены на левом берегу Днепра, в районе Дарницы….

Жертв среди жителей было сравнительно немного; но разрушения были ужасны. Думаю, что не менее половины домов в городе, так или иначе, пострадало от снарядов. Возникали пожары, и это производило особенно жуткое впечатление. Большой шестиэтажный дом Басканта на Бибиковском бульваре, в чердак которого попал снаряд, загорелся и пылал в течение целого дня. Водопровод не действовал, так что пожарная команда и не пыталась его тушить. Пламя медленно опускалось с этажа на этаж, на глазах у всего народа. От дома остался только голый остов….

…Мы сидели по подвалам и нижним этажам, прислушивались к звукам пролетавших снарядов, и при каждом ударе обсуждали вопрос: выстрел это или разрыв? За два дня до конца бомбардировки, посреди таких рассуждений, нас оглушил невообразимый грохот. Это уж, несомненно, был разрыв, притом в самой непосредственной близи. Оказалось, что артиллерийский залп угодил в наш дом. Насчитали впоследствии около двадцати попавших в нас снарядов. Все стекла фасада вылетели. Снаружи и внутри дома оказалось много повреждений.

Улучив минуту затишья, я с трепетом поднялся на 7-й этаж в свою квартиру, представлявшую весьма благодарную мишень для прицела. Предо мной развернулось довольно непонятное зрелище. Все стекла были выбиты, большое трюмо в передней разлетелось вдребезги. В библиотеке картина была такова, будто в ней похозяйничали домовые или какие-нибудь озорники: толстые фолианты Свода законов валялись на полу, среди вещей был заметен беспорядок. Однако непосредственных следов от снаряда заметно не было. Это и придавало обстановке характер какого-то намеренно устроенного беспорядка.… Но когда я зашел в свой кабинет, картина совершенно разъяснилась: там была выломана часть стены, обстановка, вещи и книги представляли кучу развалин; воздух был полон густой пылью, как это бывает возле построек, которые сносятся на лом. Очевидно, снаряды попали именно сюда, здесь же произошел и разрыв. Но сотрясение было так сильно, что движение воздуха наделало беспорядок и в соседних комнатах…».

Киевский присяжный поверенный А. Гольденвейзер.

«Стало известно, что на подмогу киевским большевикам со стороны Днепра идет сам Муравьев. Никто не слыхал до того времени этой фамилии, кроме записных политиков, помнивших такую фамилию при защите Петербурга от Керенского; но к этой фамилии прилагается эпитет САМ , а с этим связывались самые свирепые возможности. Говорили, что с Муравьевым идет двадцать тысяч войск, сотни батарей, тяжелые орудия, ядовитые газы, что сам Муравьев не знает пощады, и что жестокость его превосходит все вообразимое.

И, действительно, на седьмой или восьмой день боя – началось. Все, что до того происходило, казалось нам, запертым в этом котле гражданской войны, сущими пустяками. Город застонал от снарядов. Досужие люди, – а много в эти дни было досужих людей, – насчитали, что в Киеве в течение дня разрывалось свыше двух тысяч снарядов. Все в доме ходили мрачные и обреченные.

А к ночи загорелись огни пожаров. С балкона (имеется в виду дом № 112, по Мариинско–Благовещенской улице) были видны зарева. Горел вокзал, какие-то здания горели на Соломенке, какие-то на Печерске. На Бибиковском бульваре горел дом Богрова, на Тарасовской ярким костром пылал дом председателя рады М.С. Грушевского. Жутки и тяжелы были эти дни – бессмысленных и жестоких боев. Но самое жуткое в них, что на всех действовало особенно сильно и угнетающе, были пожары. Со всех концов горел Киев. Ночью затихала стрельба, и были видны только зарева пожаров. В комнатах было так светло, что можно было читать. И в последние дни – одиннадцатый или двенадцатый день – было особенно нестерпимо. Ночью становилось так тихо, что вдруг слышался отдельный лай собаки. Странно и страшно было слышать этот лай. Мы рисковали выходить на балкон, который на улицу, и смотрели на вокзал и на горевшую Соломенку. В окнах, выходивших на улицу, уже не было стекол. Они были либо разбиты, либо просверлены пулями.

Двенадцать дней шел не бой, а бессмысленный обстрел города. И сперва, мы, хотя и испуганно, но все же мирно обсуждали положение, то с каждым последующим днем, становились, все более унылы, мрачны и молчаливы. Истощились продовольственные запасы, и особой храбростью у нас отличалась одна горничная, ухитряющаяся раз в два дня совершать куда-то экспедиции за хлебом. Потом и хлеба нельзя было достать, и она приносила воду. И это было драгоценностью, потому что водопровод не действовал. В нашем доме была лавочка, и мы разобрали из лавочки все, что там было.

Всю ночь шло во дворе дежурство. Четверо мужчин спускались вниз каждые три часа. Молча ходили дежурные по двору и прислушивались – к редкому ночью – выстрелу или разрыву. Пытались определить, что это – выстрел или разрыв, и если почему-то казалось, что выстрел, облегченно вздыхали, если разрыв, жались к стенке в ожидании, что вот опять разорвется здесь, на улице или во дворе. Потом подымались наверх, – сменяли другие, и наверху, не раздеваясь, засыпали, вскакивая от всякого выстрела и прислушиваясь к каждому стуку…».

Сотрудник газеты «Киевская мысль» С. Сумской.

Уже после освобождения Киева от большевистской оккупации, одна из городских газет опубликовала письмо члена киевской губернской продовольственной управы А. Гаршина, который достаточно подробно описал трагическую судьбу дома, принадлежавшего семье М.С. Грушевского.